Невский пятачок: сзади вода, с трех сторон беда

Галина Паламарчук:

- Павел Георгиевич, что Вас поражает, когда Вы думаете про тот период противостояния, ну, практически двухлетний, с 1941 по 1944 годы на Невском пятачке?

 Павел Апель, научный сотрудник музея-заповедника «Прорыв блокады Ленинграда»:

- Поражают, прежде всего, потери, которые мы здесь понесли. Это место, несмотря на то что оно всегда так празднично выглядит, здесь, на берегу Невы, сейчас красиво и хорошо, - его нужно воспринимать так же, как мы воспринимаем Пискаревское мемориальное кладбище. Даже когда мы приезжаем сюда с экскурсиями, прежде всего мы объявляем минуту молчания: она позволяет настроиться. Это не просто какая-то минута молчания абстрактная, мы предлагаем людям вспомнить своих родственников, которые участвовали в Великой Отечественной войне, погибли. Посетители, в основном, жители Ленинградской области и Петербурга, поэтому им есть, кого вспомнить, и особенно тех, кто в блокаде остался. Поэтому здесь мы вспоминаем сначала своих родственников. В принципе, наш музей-заповедник «Прорыв» в этом смысле семейный музей. Само восприятие тех событий всегда происходит сквозь призму личного опыта, рассказов стариков, родителей. И это, конечно, немножко другой язык, не тот язык, каким с нами говорят памятники.

На Невском пятачке есть Рубежный камень, на котором - замечательные стихи Роберта Рождественского: «Вы, живые, знайте, что с этой земли мы уйти не хотели и не ушли. Мы стояли насмерть у темной Невы. Мы погибли, чтоб жили вы». Родители и деды немножко по-другому рассказывали о военных событиях. Здесь происходит непростое соединение памяти, которую передают нам наши родители в семье, и той памяти, которая официально существует - коллективная память, коллективная историческая травма. Это актуальный вопрос на очень долгое время еще. Конечно, зная трагическую историю этого места, прежде всего, мы думаем о жертвах, именно о гуманитарном значении этого места.

 Галина Паламарчук:

- Почему этот плацдарм был таким важным, стратегическим? Понятно, что здесь Нева, ее самое узкое место, за ней - железная дорога, которая позволяла нашим сюда подвозить людей, боеприпасы, и каким-то образом переправлять через Неву. Но все-таки почему?

 Павел Апель:

- Со словом «стратегический» надо быть аккуратным. Невский пятачок, наверное, это апофеоз той трагической ситуации, в которой Ленинград оказался в сентябре 1941 года. Именно с точки зрения военного аспекта. Тогда еще наступление немцев воспринимали как штурм города, то есть, отбивали именно штурм, предполагая, что немец сейчас ворвется в город. Мы теряли пригороды. И поэтому Жуков неоднократно организовывал тактические десанты, чтобы снять напряженность в районе Пулковских высот, Пушкина, Петергофа. Отвлечь.

Уже подходила 54-я армия, которой командовал маршал Кулик, и она должна была решительно ответить немцам и выйти навстречу тем десантам, в общем-то, очень небольшим, которые производились через Неву. Невский пятачок - один из многих таких десантов, был десант в Шлиссельбурге, в Марьине чуть позже, в Отрадном, в Петрушино.

Здесь удалось зацепиться по ряду обстоятельств. Во-первых, как Вы правильно сказали, здесь очень узкая Нева, 350-370 метров. Речка Дубровка с той стороны, с правого берега подходит. У нее достаточно высокие берега. То есть, русло речки могло использоваться для подготовки плавсредств, для их внезапного скрытого выхода. Точно так же, кстати, как в Петрушино есть Большой остров, который тоже позволял скрытно начать десантирование. На Невском пятачке еще и обстоятельства сложились особо: в немецких документах есть упоминания, что здесь шла смена батальонов, 20-я мотодивизия ночью сменила один батальон на другой. Один вышел, а другой заблудился и не пришел. Мне кажется, что вот это стечение обстоятельств позволило нам здесь так крепко зацепиться.

Это было в ночь на 20 сентября. 115-я стрелковая дивизия, 176-й полк и группа капитана Дубика скрытно в сумерках без артиллерийской подготовки быстро сумели перебраться через реку. Километра на полтора вперед ушли. А потом, когда немцы вернулись, уже начался бой. Наши были в окружении. Мало, кто остался от этой группы.

Начались бои, которые продолжались с небольшим перерывом, уже до операции «Искра» в январе 1943-го, когда этот плацдарм прекратил свое существование как обособленная территория. Немыслимое количество различных героических эпизодов. Одновременно нужно понимать, что все время шла борьба за расширение плацдарма. Он никогда не достигал тех величин, чтобы можно было полноценно вести наступление. Мы все время были здесь, как говорили солдаты: с трех сторон – беда, позади - вода.

Возвращаясь к тому, что наше восприятие истории часто происходит через призму семейной истории. Я хочу сказать, что нам наши деды, отцы не передали ключ к восприятию этих событий. У меня тоже два деда-фронтовика, артиллеристы, оба на Ленинградском фронте воевали. Одного я застал, другого нет. Разговоров о Невском пятачке не было никогда. О блокаде разговоров тоже не было. Попытки что-то расспросить, практически, пресекались или переводились в какие-то прибаутки, шутки и юмористические истории. Были ветераны, которые интересовались анализом тех событий и по долгу службы, и по интересам, мы с ними часто общались. У них дома были полки с книгами. Они, может быть, были рядовыми или какими-нибудь ефрейторами, они всю оставшуюся жизнь собирали книги, читали, пытались понять, в чем же они приняли участие. И ответов они не находили. Тогда в этих книгах советского периода ответов не было. И поэтому к настоящему моменту мы пришли к необходимости все равно самостоятельно делать эти выводы, а выводы непростые, и озвучивать их тоже не всегда удобно.

Нужно обладать определенной компетенцией: это должны быть военные историки, которые хорошо себе представляют уровень военной науки того времени, эту расстановку на огромном шахматном поле театра военных действий советско-германского фронта.

И только такое понимание дает нам возможность оценить локальные события. В общем-то, Невский пятачок - это очень локальное место.

 Галина Паламарчук:

- Вы сказали, что постоянно шли бои за расширение Невского пятачка. В какие-то времена это было четыре километра вдоль берега и полтора километра вглубь. В какие-то времена - два километра на 500 метров, да?

 Павел Апель:

- Как образно говорит мой коллега Олег Алексеевич Суходымцев, «пятачок дышал». Это, конечно, очень смелая метафора. Он, действительно, увеличивался, сжимался, но, на самом деле, особенно увеличиваться ему было некуда. Тут с точки зрения оперативного простора мы видим достаточно ровное пространство в том месте, где была деревня Московская Дубровка. А дальше, за шоссе (это тоже, в общем-то, часть Невского пятачка) начинались довольно глубокие карьеры, довоенные, где добывался песок. Мы сейчас идем по насыпи - здесь была узкоколейка до войны, по которой баржи вывозили песок в Ленинград на строительство.

Немцы, в основном, оборонялись в этих карьерах, шла борьба за карьеры. То есть, особо доступных направлений, к примеру, чтобы можно было, накопив здесь силы, мощно ударить, и не было. Между этими карьерами, еще в ожидании противника, местное население вырыло противотанковый ров. И мы его все время штурмовали, этот ров. Специфика пятачка заключалась в том, что он был небольшой, здесь невозможно было накопить силы. Все многочисленные подкрепления – это были те, кого фактически ночью переправили, а утром они шли в наступление, те, кого успели переправить маленькими дозами, если так можно выразиться. И то же самое с техникой происходило: как ее переправляли, так она, собственно, наступала.

 Галина Паламарчук:

- Все-таки танки удавалось переправлять?

 Павел Апель:

- С 20 сентября начались бои, в начале октября здесь уже были легкие танки, Какое-то время прошло, появились тяжелые танки в количествах, которые могли бы действительно оборону взломать, - это уже ноябрь. Самая известная, самая мощная, самая крупная танковая атака произошла 30 ноября: почти 30 танков участвовало - 19 КВ, 10 Т-34, из них только один вперед ушел. На площади перед музеем «Прорыв» стоит белый танк «Ленинградец» лейтенанта Ермолаева. Собственно, лейтенант Ермолаев, возможно, на другом танке сумел вперед прорваться. Но к этому моменту уже господствовала вражеская артиллерия, заградительным огнем она могла даже такую мощную танковую атаку остановить. На рекогносцировку времени никогда не давали, и наши танки какие-то заблудились, какие-то куда-то в другое место ушли. Поэтому даже такой мощный танковый кулак в ноябре не смог ничего сделать.

 Галина Паламарчук:

- Но до апреля 1942 года мы держали этот рубеж. За счет чего?

 Павел Апель:

- Периоды разные были. С декабря 41-го до апреля 42-го каких-то крупных боев не было. Была позиционная война. Это был первый, самый страшный, период, когда речь шла вообще о выживании Ленинграда и Ленинградского фронта. Потому что фактически, если бы Дороги жизни не было (мы же не прорвали блокаду в 41-м году), если бы не удалось наладить снабжение, если бы, допустим, нам не повезло с погодой и автомобильное движение по Ладоге не удалось бы организовать (с 1942-го на 1943-й была теплая малоснежная зима, тогда полноценная автомобильное движение только в середине января 1943 года удалось наладить), и если бы так же со сдвигом на месяц-полтора в 1941-м начались морозы - не устоял бы Ленинград. То есть, нам повезло в этом смысле. Это были решающие бои, учитывая наступление противника на Тихвин в октябре. Тут ставка делалась почти ва-банк, наверное. Если бы они знали, что не получится прорваться, может быть, и можно было бы отсюда перебросить туда, наружу, эти части, может быть, они там больше бы пользы принесли. Но это уже история.

 Галина Паламарчук:

- С другой стороны, мы сражались с мыслью о возможном прорыве блокады Ленинграда. Мы держали здесь немцев.

 Павел Апель:

- Видимо, была уверенность, что получится. Силы не очень большие. Против пятачка - полтора два батальона находилось всегда. Это же не огромные силы. Это были проверенные части, сначала 20-я моторизованная дивизия, часть которой была предназначена для наступления. Но она потом на Тихвин и наступала, больше ее здесь не было. Была 7-я авиадивизия парашютно-десантная дивизия. Можно сказать, что это элита, спецназ. Другой вопрос, что они не так уж хорошо себя показали в наступлении, в том же бою за Петрушино. Там были огромные потери у них. Может быть, их такой уж элитой считать не стоит. Здесь стояла 1-я пехотная Восточно-Прусская дивизия. Но повторюсь, - не такие огромные силы нам здесь противостояли. Артиллерия, заградительный огонь, слаженные действия всех родов войск – вот, что нам здесь противостояло. Машина была отработана, а у наших опыта не было.

 Галина Паламарчук:

- Но в 1942 году к осени наши снова смогли этот рубеж взять?

 Павел Апель:

- Не с первой попытки, но смогли. Кстати говоря, немцы отмечали неоднократно и в документах, и в литературе удивительную способность русских создавать плацдарм, цепляться. При этом одновременно они отмечали, что мы не могли дожать ситуацию. То есть там, когда уже, казалось бы, немец из последних сил обороняет, у нас запал наступательный тоже заканчивался. Не хватало инициативы в низах: оставаясь без командира, солдаты редко продолжали двигаться вперед, залегали. Поэтому в сентябре мы снова здесь закрепились и снова его расширили, и собственно, 45-я гвардейская дивизия встала на Невском пятачке, но опять все в тех же границах это происходило, как и в 41-м году.

 Галина Паламарчук:

- Для того, чтобы нам здесь закрепиться, удержаться, мы успевали здесь рыть окопы, строить блиндажи или нет? Как существовали, в каких условиях?

 Павел Апель:

- Первое, что за нас было, это география. Нева здесь делает излучину, и берег очень высокий - до 12 метров: он, как стена, прикрывал нас от огня противника.

В основном, обжит был именно берег. Были землянки, использовались, наверное, дома Московской Дубровки. Древесины было много, не вся она сгорела. И вот этот прибрежный участок, конечно, для немцев был самый тяжелый, тем более что его прикрывала наша артиллерия, наши снайперы с того берега. В 1941 году у солдатиков сил было мало, строить особо было из нечего. Древесину нужно было доставлять, а кроме древесины, нужно было еще питание, которое тоже нужно доставлять. А немец держит эту переправу под обстрелом. Не так много возможностей. В свое время начальник инженерных войск Ленинградского фронта Ключевский писал, что практически никакого укрепления не происходило, а надо было этим заниматься. Ветераны вспоминали, что накаты делали буквально из замерзших трупов. Рядом нельзя было костер разводить. По-разному было. Но здесь были наши подбитые танки. Они использовались для обороны.

Этот берег позволял нам держаться.

 Галина Паламарчук:

- Пишут, что были проблемы с доставкой продовольствия сюда и с доставкой раненых туда, обратно.

 Павел Апель:

- Конечно, со всем этим были проблемы и со связью тоже, все же переправа - широкая водная преграда, несмотря на то, что она здесь всего 350-370 метров. Кроме того, господствующее положение противника на электростанции, на сопках, с которых противник, собственно, всю территорию просматривал: всю площадь верхнего пятачка и половину Невы, как минимум. Поэтому все снабжение нашего контингента здесь, на Невском пятачке, делалось очень сложным. И все равно здесь держались.

 Галина Паламарчук:

- Какие примеры героизма гарнизона, который здесь стоял, приводит литературу и воспоминания?

 Павел Апель:

- В основном, это относится именно в литературе. Так получилось, что к апрелю 1942 года, к этим трагическим дням, когда немцам удалось наш плацдарм уничтожить. Это интересная история, и какие-то свои загадки по-прежнему есть.

Именно конец Невского пятачка выглядит наиболее трагическим и героическим одновременно. Хотя вся история Невского пятачка такая, тут нельзя что-то выделить! Но как-то больше рассказов осталось про апрель 42-го, потому что ждали, ждали от немцев активных действий, понимали, что они могут воспользоваться ледоходом, когда лодочной связи по льду уже не было, а по воде еще не было. Конечно, запасы, наверняка, делались. В литературе, именно мемуарной, вспоминали, что специально заранее отсюда эвакуировали технику подбитую, увезли женщин. Но это не значило, что мы собираемся сдавать Невский пятачок, это было что-то другое.

Немцам удалось продвинуться достаточно быстро: 24 апреля начали операцию, а 27-го она уже в решающую фазу входила. С другой стороны, здесь еще до 20-х чисел мая очагами продолжалось наше сопротивление. Немцы днем не могли подойти к нашим дзотам на берегу. А ночью их взрывали. Да, были пленные, около 300 наших попало в плен в безвыходной ситуации, раненые. Поэтому, на Невском пятачке Героев Советского Союза не было. Вероятно, здесь старались не награждать: не очень-то успешные были бои.

Вот мы с Вами подошли к памятнику.

 Галина Паламарчук:

- Рубежный камень когда был поставлен?

 Павел Апель:

- Это интересный памятник в конструктивистской манере был поставлен в 1971 году, архитекторы Олег Романов, Марк Хидекеля, художник Григорий Ястребенецкий и скульптор Энгель Насибулин. Он олицетворяет стойкость. И рубежным он называется не просто так, поскольку как раз здесь проходил рубеж Невского пятачка образца 1943 года. Вы спрашивали, как менялись его границы? Как раз перед операцией «Искра» он был в самых своих маленьких границах, крошечный, и прозвищу своему – пятачок - отвечал в полной мере.

 Галина Паламарчук:

- Из чего еще состоит мемориал Невский пятачок?

 Павел Апель:

- Мемориал Невский пятачок - это федеральный памятник. Именно мемориальная судьба этого места достаточно непросто складывалась и складывается, можно сказать. Начиналось с того, что ветераны 92-й стрелковой дивизии на свои собственные деньги построили первый обелиск, он открылся в ноябре 1955 года. Красивый, большой классический гранитный обелиск. С другой стороны Невского пятачка в духе конструктивизма, как и Рубежный камень, был поставлен памятник «Призрачная деревня». Те же авторы, только позже - в 1985 году. И он олицетворяет (здесь была деревня Московская Дубровка) судьбу населенных пунктов, судьбу деревень, поселков Невского пятачка.

 Галина Паламарчук:

- Сколько деревень было стерто с лица земли?

 Павел Апель:

- Где-то около 30-40 населенных пунктов. Специфика этих населенных пунктов в Кировском районе на территории так называемого Шлиссельбургского Синявинского выступа заключается в том, что им доставалось и от немцев, и от наших. Сначала немцы наступали, бомбили. Потом линия фронта здесь остановилась. Люди оказались на линии фронта, долго находились под обстрелами. И, соответственно, наши обстреливали, из-за Невы доставали до Синявино.

 Галина Паламарчук:

- Мирные жители успели отсюда уйти?

 Павел Апель:

- Рассказывали даже, что, когда наши отступали, брали только нужное количество лодок, а остальные рубили. Поэтому люди не смогли уйти. Сообщения не было, да и трудно уйти от своей картошки, от запасов, от дома. Поэтому люди остались, немцы потом их отсюда с побережья в глубину территории перевезли, кто-то сам уходил – немцы не препятствовали. Особенно это касалось тех, у кого родственники были на уже оккупированной территории Псковской области. Там они более или менее выживали, хотя бы было, что есть.

А те, кто здесь остались… Часть просто от голода умерло. Мы об этом не говорим, как-то не принято было. В Марьино была история, когда люди отравились крысой. Ну и, соответственно, оккупационный режим. В каждой деревне немцы кого-нибудь повесили, даже для устрашения.

Этот памятник символизирует жизнь, которая прорастает сквозь руины прошлого. Потому внутри этой конструкции – силуэта избы - должно было быть два клена, которые меняют листву. Когда клен красный, он олицетворяет пламя пожара, когда зеленый - жизнь. Такой многосложный интересный памятник. Но клены не прижились, они засохли. Тут, на пятачке очень плохо приживаются деревья, в земле много металла.

 Галина Паламарчук:

- По поводу потерь оценки разные, но все сходятся в том, что они колоссальные. Что можно сказать по этому поводу?

 Павел Апель:

- Жизнь человеческая бесценна. Для начала нужно уточнить, какие именно были потери. За Невой в Невской Дубровке есть музей «Невский пятачок». Его руководитель Александр Осипов жизнь положил на то, чтобы создать такую Книгу памяти. Он собирал имена и, по-моему, в его книге где-то около 45 тысяч погибших в боях за Невский пятачок. Тут надо понимать, что Невский пятачок - это не только, собственно, плацдарм на левом берегу. Потери разделяются как минимум на 3 части.

Это собственно бои на пятачке. Еще переправа - утонуло много. Там дайверы погружаются, иногда мы с ними общаемся. Все дно в костях, понимаете? Все в черных костях. На исходных позициях, на правом берегу тоже было много потерь. Есть воспоминания: чтобы выйти по ходам сообщения к переправам, нужно было их очистить от трупов. Тут не до сантиментов было. Там тоже были большие потери.

Что касается более-менее официальных данных, то последнее, на чем наши специалисты остановились, это цифра порядка 120 тысяч общих потерь за все время существования Невского пятачка, то есть за 12 месяцев. Общие в себя включают все потери: убитые, раненые, без вести пропавшие, по болезни, трибунал.

120 тысяч, а не 200, не миллион, как раньше говорили. Много это или мало, учитывая, что по прямому назначению - в качестве плацдарма для наступления вперед - этот пятачок ни разу не был использован?! Трудно сказать. Вообще жизни человеческой очень трудно мерило подобрать.

 Галина Паламарчук:

- На территории Невского пятачка ведется поисковая работа?

 Павел Апель:

- Постоянно. В 1990 году началась официальная поисковая работа. Останки захораниваются на мемориальном комплексе «Невский пятачок». Здесь лежат воины, которых нашли в районе Невского Пятачка, и не только. Бои продолжались и летом 1943 года в непосредственной близости от этого уже старого плацдарма, наступали в направлении Мойки-речки, в районе высоты 22.0, у Дубровского болота шли бои. Оттуда тоже привозят останки сюда. Здесь около 15 тысяч человек похоронены. Еще долго будут находить, потому что сейчас приступили к поисковым работам на месте зольников, куда после войны выливали золу с электростанцией. Там много полегло в войну. Поэтому, конечно, это кладбище еще расширится.

 Галина Паламарчук:

- Что пишут историки о значении, роли Невского пятачка? Ведь известно, что прорыв блокады произошел несколько в ином месте, в Марьино. Говорится о том, что немцы ждали этот прорыв с Невского пятачка. И в этом смысле Невский пятачок обеспечил успех прорыва?

 Павел Апель:

- Да, в 1943 году все-таки наступление началось отсюда, что позволило нам, действительно, в направлении главного удара добиться успеха. Конечно, полностью задачи, которые ставились перед теми частями, которые отсюда наступали, решены не были. Надеялись окружить электростанцию, но продвинуться отсюда опять не получилось. Зато на себя отвлекли противника. Считается, что до 70% вражеского артиллерийского минометного огня, все снаряды и мины полетели не в Марьино, где мы главный удар наносили, а сюда, на гвардейцев 45-й стрелковой дивизии.

Поэтому в конечном счете да, в 1943 году, несомненно, пятачок свою роль сыграл. И надо понимать, что цена была очень высока. Большая гвардейская дивизия, численность которой около 10 тысяч, больше 5,5 тысяч человек убитыми и ранеными потеряла на одном месте, буквально наступая, но фактически не продвигаясь.

 Галина Паламарчук:

- Мы уже извлекли все уроки из трагической и героической истории Невского пятачка?

 Павел Апель:

- Для обычных людей, которыми являются наши посетители, прежде всего, важна память о конкретных людях, их родственниках. И в целом, чтобы мы помнили то поколение, его страшную тяжелую жизнь.

Но есть еще другой вопрос. Военные должны делать уроки, они должны учиться на прежних ошибках, но немного военных посещает наш музей. Как-то мне рассказывали, что была группа немецких военных в 90-е годы, когда они не боялись говорить, что думают и, стоя перед большой картой, они говорили: «Как же мы не взяли Ленинград, тут лету-то 3 минуты на самолете? Как же мы не дожали-то?». Они свои выводы делают. Наверное, нам тоже надо какие-то выводы делать.

Но это дело военных, это их профессиональные уроки. Наше дело - помнить эти события, вспоминать почаще людей, которые принимали участие в них. Отдавать дань памяти тем, кто погиб на поле битвы. По большому счету, «Невский пятачок» - это огромная братская могила.