Синявино: взять высоту

Галина Паламарчук:
- Мы на Синявинских высотах. Сейчас здесь большой мемориал, который напоминает о кровопролитных и страшных событиях Великой Отечественной войны. Павел Георгиевич, Синявинские высоты что из себя представляли в то время?

Павел Апель, научный сотрудник музея заповедника «Прорыв блокады Ленинграда»:
- Ну, собственно, то же, что и сейчас. Это такие пологие холмы с максимальной высотой над уровнем моря около 50 метров. Две основных отметки - 43,3 и 51. Высота с отметкой 43,3 имеет как бы два отрога: один – где и есть, собственно, эта отметка, и вторая - на которой мы сейчас с вами находимся, где расположен мемориал. И по русской традиции она была просто названа Безымянная. Она тоже достаточно высокая. Как мы видим, отсюда открывается замечательный вид. Тогда не было всей этой сегодняшней растительности, тут были торфоразработки до войны, так что никакой растительности и технологически не могло быть. Было голое пространство, и видно было отсюда немцам потому и Дорогу Победы, и корабли на Ладоге. Это совершенно господствующая, командная, как военные говорили, высота. И история этой высоты и, в целом, Синявинских высот она очень похожа на Невский пятачок. То есть, тоже было очень много безуспешных боев.

Галина Паламарчук:
- Ну, не мудрено, все-таки на высотах немцы закрепились, а нашим было тяжело их штурмовать по открытому пространству.

Павел Апель:
- Лучше было бы, чтобы мы закрепились на них изначально. Но, к сожалению, в сентябре 41-го года мы пропустили важный момент, когда могли бы еще сохранить за собой эти высоты и в дальнейшем использовать коридор между ними и Ладожским озером. Точно так же, как он использовался в 1943 году для коммуникации. Но так сложились обстоятельства, что здесь сил наших не оказалось, когда здесь уже был немец. Немец очень стремительно продвигался с Синявино, само село оборонял один батальон – 4-й батальон 4-й бригады морской пехоты. Они были для пехотного боя не очень подготовлены, оставшись наедине с противником, отважно себя вели, храбро сражались, но только на несколько часов смогли задержать противника. А части 128-й стрелковой дивизии, которые должны были сюда прибыть, не успели. Была неразбериха. Приказы были на все 3 полка дивизии, чтобы она здесь оказалась, но они не пришли. А когда пришли, здесь уже был противник. Поэтому мы Синявинские высоты и Шлиссельбург почти без боя сдали противнику. Это очень грустная страница нашей истории. Но историю переписать невозможно.

Галина Паламарчук:
- Сколько было операций по взятию этих высот?

Павел Апель:
- Принято называть операции по направлению главного удара. Поэтому в принципе считается, что с таким названием - Синявинская наступательная операция – была операция только с лета 1942 года. Но все попытки прорвать блокаду с Синявинскими высотами неразрывно были связаны. Другой вопрос, насколько близко мы к ним подбирались. С самого начала, еще в сентябре 1941-го, когда только-только началась блокада, остатки 48-й армии, 54-я армия, которая подошла, с 10 сентября уже начали попытки прорыва блокады. Это считается первая Синявинская наступательная операция. Но разделения между ними достаточно условны. Бои продолжались и в сентябре, и в октябре. Вторая Синявинская операция – 20 октября 1941 года. То же самое примерно, что и в начале, со спецификой, заключающейся в том, что уже было до этой операции. Речь шла уже о Тихвине. Немец наступал, пытаясь замкнуть нас окончательно во второе кольцо. Синявинские высоты - это знаковое место, все вокруг них крутилось. Только в январе 1944 года уже в ходе отступления противника, всей этой Мгинской-Синявинской группировки, нам, практически, без боя, бескровно удалось этими высотами овладеть. Мы столько времени за них боролись, и в итоге, немец их нам отдал.
Мемориал, на котором мы находимся, сначала стихийно формировался, сейчас его можно назвать большим, но все начиналось с очень маленького памятника, который поставили ветераны 106-го отдельного моторизованного инженерного батальона.

Галина Паламарчук:
- Почему они здесь поставили свой памятник?

Павел Апель:
- Они эту высоту отвоевали 12 августа 1943 года. История боя показательна, она иллюстрирует, что здесь происходило весь 1943 год. Но сначала – о событиях, которые происходили чуть раньше.
В 1941-м здесь 6 сентября был скоротечный бой. В ходе Синявинской наступательной операции в 1942 году частям 15-й гвардейской дивизии удалось подобраться к Синявино: шел бой буквально на окраинах, потому что передовые части имели какой-то успех, который не удавалось закрепить, может, прямо в село ворвались, но реальные бои за это плато начались в январе 1943-го, после того, как блокада была прорвана и основные действующие в ней силы – 2-я ударная и 67-я армии - развернулись к Синявинским высотам фронтом. Начался лобовой фронтальный штурм этой возвышенности с болота. Это было 18-19 января. Тогда удалось подняться именно на ту часть этой возвышенности, на которой отметка 43,3 - там, где сейчас построена птицефабрика. А Безымянная высота оставалась в немецких руках. И немец активно ее использовал. Здесь находились наблюдательные пункты, из которых противник корректировал огонь по наступающим. Но самое главное - он нашу Дорогу Победы, нашу железнодорожную ветку, проложенную после прорыва блокады, мог визуально отсюда контролировать - видеть поезда, на некоторых участках даже мог прямой наводкой стрелять. Конечно, с этим мириться было очень сложно. В общем, Синявинские высоты надо было брать. Эти бои растянулись фактически на год.
Наибольшие ожесточенные бои после январских боев были во время Мгинской наступательной операции, которая началась 22 июля 1943 года. И эти высоты штурмовали практически месяц безрезультатно. Мы подходим к августу 1943 года - тут нужно сделать ремарку про действия инженерных частей Ленинградского фронта. Весной 1943-го были созданы и распределены по фронтам специализированные инженерно-штурмовые бригады. Нам тоже досталась такая бригада. Они представляли из себя саперов-подрывников, специально вооруженных, обученных и экипированных. У них были кирасы, панцири такие, весили они килограмма три и защищали от осколков, от пуль пистолетных и автоматных. В городских, траншейных боях такая панцирная пехота несла меньшие потерь, хотя она шла впереди. Но не было еще опыта использования этих бригад, и в штабе Ленинградского фронта не знали, как их эффективно применять. Поэтому решили эти бригады подробить на батальоны, роты и передавать пехотным частям. Эта практика приводила к большим потерям среди специалистов, они были совершенно не оправданы. Как это происходило? Задача таких инженерных групп заключалась в том, чтобы до начала атаки разминировать, выдвинуться к дзотам и ждать с подвесными зарядами, зарядами большой мощности начала атаки. Когда пехота поднималась, они должны были взрывать дзоты. Зачастую, атака срывалась, пресекалась вражеской артиллерийской контрподготовкой или отсечным огнем. Пехота не доходила, и саперы, порой, даже ничего не сделав, гибли. Понемножку эти инженерные части кончились, оставалось две инженерные части, в том числе 106-й отдельный моторизованный инженерный батальон, которым командовал майор Иван Иванович Соломахин. Изначально они должны были переправы готовить, они занимались мостами. Это были профильные специалисты: мосты, переправы. Последней должна была быть переправа через Неву, в районе Невского пятачка, но чуть ниже по течению. Поскольку удар наносился вдоль побережья, надеялись, что мы дойдем до Мойки-речки, и чтобы поддержать дальнейшее направление, должна была быть переправа. Но мы завязли и до Мойки-речки, если дошли, то только в самом конце операции и отказались от планов по форсированию. Эти ребята высвободились. Они поняли, что сейчас настало их время: сейчас их точно так же порежут на взводы и начнут передавать. Чтобы свой личный состав спасти от такого конца, а они, действительно, были специалисты, «белая кость», командир предложил провести отдельную операцию силами своего батальона. Он аргументировал это так: мы привыкли работать скрытно, ночью, мы умеем это делать, мы тихой сапой, как говорится, подберемся и возьмем вражеский опорный пункт №26, который никак не удавалось взять, тут весь склон, наверное, был в трупах. Ивану Соломахину удалось убедить начальство - и инженерное, и командующего фронтом, и корпусом. Они начали готовиться, очень серьезно к этому вопросу подошли. Они создали отдельный полигон во Всеволожском районе, по аэрофотосъемке воспроизведя траншеи. Они увидели, что гимнастерки при свете ракет бликуют белым, потому что выцветшие - они их покрасили. Потом они обнаружили, что каски тоже при лунном свете или при свете ракет дают яркий блик - они их залепили грязью, подвытерли. Они, как спецназ, готовились, чего никогда не делалось в пехоте. Много всего придумали, например, опознавательные знаки.

Галина Паламарчук:
- Какие, например?

Павел Апель:
- Они должны были ночью штурмовать. Поэтому решили повязать бинт на горло, чтобы опознавать друг друга в темноте. В общем, серьезная подготовка велась. Естественно, они не могли справляться только своими силами, им предавались и другие подразделения. Артиллерийская поддержка должна была быть. Они ползли в темноте перед рассветом. У них была договоренность между собой, чтобы не нарушить внезапность, если кого-то при случайном обстреле ранят, - вот прямо землю есть, но не пикнуть. И действительно, потом находили и раненых, и убитых с полным ртом земли.
В итоге, им удалось скрытно подобраться, в траншеи ворваться ночным боем. Они действовали только остро отточенными лопатками, пехотинскими, маленькими. Они в рукопашной схватке отбили часть опорного пункта. А дальше начались проблемы. Субъективно это описывалось командиром батальона так: их не поддержал пехотный полк, который должен был после того, как саперы захватят пункт, следом занять эти позиции, а он не пришел. Пришла небольшая часть. А немцы увидели потери и начали их обстреливать, контратаковать. В итоге, эта высота была оставлена опять.
Сам факт этого боя был известным, хрестоматийным, но то, как высота была потеряна, стало известно только в конце 80-х годов. Шла полемика в журналах: саперы обвиняли пехотинцев, пехотинцы - саперов. Очень показательная история. Почему? Потому что, с одной стороны, саперы были правы, что их недостаточно поддержала артиллерия, не пришла к ним на помощь пехота. А с другой стороны, все было в норме: артиллерия их поддерживала, как раньше других поддерживала. В отчете Соломахин, я читал его отчет, писал, что поддержка артиллерии, то есть выделение снарядов должно было быть в полном соответствии с задачей, а не с лимитом выдачи. А у них ближе к концу операции лимиты сократились, и выделили ровно столько, сколько остальным, - воюй, как пехота. Он был человек интеллигентный, умный, образованный, берег своих людей, но он был не пехотный командир. Он не додумал, что после того, как они здесь окажутся, и внезапность будет утеряна, уже никто к ним через вражеский заградительный огонь не доберется. У него не было этого опыта. Получилась история: у семи нянек дитя без глазу. Практически, 60 человек погибли. И только через несколько недель, уже в августе 43-го года, 196-й дивизии, которая из-под Сталинграда прибыла в Ленинградский фронт, удалось этот опорный пункт захватить.
Но саперы, действительно, молодцы. Первый памятник, который появился на этой горе, это памятник саперам. Тут пустое пространство было до 1968 года.

Галина Паламарчук:
- На мемориале есть еще родник. Какова его история?

Павел Апель:
- Да, мы как раз стоим рядом. Людям хочется думать, что с этим родником связана история, что наши с немцами по очереди сюда ходили за водой, потому что не было другого источника воды. Но это нереально, потому что он так расположен, что не могли наши сюда ходить за водой никак, а потом и немцы не могли, соответственно. Так что это просто родничок. И, между прочим, там замечательные стихи, написанные женой известного снайпера.

9 мая 1984 года на мемориальном комплексе «Синявинские высоты» состоялось открытие мемориала «Родник памяти». Памятник, из основания которого бьёт родник, представляет собой металлический куб, разорванный «искрой» – символ прорыва блокады. У родника установлены подставки для цветов из трёх гильз, «скамья Скорби». На плите стихи:
«Течёт родник на дне оврага,
Как слёзы вдов и матерей
О тех, чья доблесть и отвага
Вернули счастье мирных дней.
Героям павшим нет забвенья!
Их подвиг вечен и велик.
Журчит родник благодаренья,
Священной памяти Родник».
Автор этих слов - Мария Пчелинцева, жена Героя Советского Союза Владимира Николаевича Пчелинцева. Владимир Николаевич был инициатором движения снайперов на Ленинградском фронте, именно он открыл личный счёт убитым гитлеровцам на Неве 8 сентября 1941 года.

Галина Паламарчук:
- Мы подходим к центральному объекту Мемориала Синявинские высоты - обелиск. Расскажите об истории его появления.

Павел Апель:
- Когда-то здесь был совсем маленький жестяной обелиск, в 60-е годы его установили. Затем сделали из бетона. Было несколько этапов развития мемориала, но все равно развивался он хаотично, ансамбля здесь нет. Это народный мемориал, правильнее так сказать, хотя у него сейчас федеральное значение. Этот обелиск посвящен всем, кто воевал, сражался и погиб за Синявинские высоты. Одновременно, по стечению исторических обстоятельств, он посвящен двум Героям Советского Союза, удостоенным этого высокого звания за подвиг самопожертвования. У нас 15 человек, как минимум, на территории Кировского района совершили этот подвиг, но не все они получили звание героев.
Владимир Ермак и Султан Баймагамбетов - молодые ребята, один постарше, а Ермак совсем молоденький, 24-го года рождения. Две интересные истории. Султан свой подвиг совершил на Синявинских высотах. Он был опытный боец, командир пулеметного взвода, он успел поработать до войны на почте, по-моему. Такой интеллигентный человек. Он несколько раз был ранен. В процессе лечения обучался. Подвиг совершил 22 июля 1943 года. Был двухамбразурный дзот немецкий, который открыл огонь, когда пехота поднялась, Султан находился неподалеку, пополз к нему с гранатами, закидал его. Когда возобновилась атака, пулемет снова заработал. И Султан закрыл собой амбразуру.
С Владимиром Ермаком отдельная интересная история. Сергей Глезеров, наш петербуржский журналист, выяснил, что это единственный Герой Советского Союза, удостоившийся этого звания, будучи штрафников. Он в штрафной роте погиб. Из различных сведений вырисовывается драматическая история молодого ленинградского парнишки. Он родился в Белоруссии, у него семья военного, отец был из Ленинграда, они из Бобруйска переехали в Ленинград перед войной. Там семья распалась, мать вышла замуж за другого, тоже военного, за Михаила Солдатова, у них появилась дочка. Когда война началась, Володе было немного лет, он попал в пожарный комсомольский полк. Город горел. Насмотрелся ужасов, быстро возмужал. Сохранилось одно его письмо в музее школы № 51 Петербурга, музей называется «Герои Синявинских высот».

Из письма В. Ермака 24 ноября 1942 года
«…Бабушка, страшно больно вспоминать, я ещё только входил в жизнь, стал с помощью мамы устраивать вечера, танцы, вкладчины. И вдруг, так грубо всё перевернулось, жизнь сразу шагнула вперёд, не дала возможности быть юношей и сделала сразу мужчиной, заставила не наивно подойти ко всему, а показала исключительно обратную сторону медали. (…) Не знаю, встречу ли своих дорогих друзей. Мы так дружили, за 10 лет дружбы мы стали родными и один, я ручаюсь, за благо другого не пожалел бы жизни. Я попал в артшколу по мобилизации, здесь страна не спросила о желании и приказала в критический момент стать артиллеристом, а я Родине обязан всем и не пожалею жизни за её благо. Я в Ленинграде по несколько раз в день видел смерть на своих плечах, сначала было страшно, потом, как свойственно всякому человеку, привык и стал её презирать».

Очень зрелый взгляд. Классическая ленинградская судьба того времени. Они эвакуировались из Ленинграда в феврале 1942 года. Накануне эвакуации ночью умерла сестра матери. Через месяц после эвакуации мать умерла в Нижнем Тагиле, в Ленинграде погибли и отчим, и отец. Он остался с сестрой. Бабушка еще была. Рассказывая об этом, я пытаюсь понять, как этот подвиг самопожертвования происходит, на основе чего он вырастает. Мы знаем, что мечты его детства еще в юности были разрушены. Хотел стать летчиком и по нелепой случайности на перемене неудачно съехал с перил, ударился лицом об косяк, пострадало зрение, и его в летную школу не взяли. Мне рассказывала его сестра Ирина Михайловна Буренкова (она живет в Петербурге), что брат был шебутной. Он учил тушить зажигалки, как пожарный, собирал мелюзгу, все это им показывал, они воодушевленные убегали из подвала, где должны были находиться, пробирались на крышу и ждали что потушить. Уходя на фронт, сказал сестре: «Я либо умру героем, либо вернусь героем». После окончания училища лейтенантом он попал на Ленинградский фронт в 123-ю стрелковую дивизию. Произошел несчастный случай - непроизвольный выстрел, в результате которого, возможно, погиб боец, а виноват в нем, вроде бы, Ермак. Я не берусь утверждать, как было на самом деле, потому что документов никто из нас вживую не видел. Они засекречены. Но факт, что дивизионный трибунал его жестоко покарал: 5 лет лишения свободы с отсрочкой пребывания в штрафбате. Потом пересмотрели быстро: армейский трибунал 5 лет с него снял, оставил только штрафбат - месяц специально для офицеров в штрафном батальоне. Здесь это был 14-й батальон как раз перед Мгинской наступательной операцией. Нужно было взять языка, а немцы чувствовали приближение наступления: наши начали обрабатывать, постреливали чаще – и немцы были начеку: языка было никак не взять, никак не вскрыть было вражескую группировку перед нашими позициями. Для этого использовали разведки боем, штрафников, сначала использовали рядовых, одна роту за другой посылали, но никак пехоте было не взять языка. Решили, что справятся бывшие офицеры, они в штрафбате были разные - от командиров полков, разного возраста. Они 19 июля ночную разведку боем произвели успешно, взяли языков. Этих штрафников сразу вернули в свои части, с них сняли судимость. Со всех: и с живых, и с мертвых. Владимир Ермак закрыл грудью амбразуру пулемета, который мешал продвижению. Тут есть нюанс: он рядовым записан, похоронен как рядовой. Но, с другой стороны, им сразу вернули звания. Можно было бы написать, что он был лейтенантом.

Галина Паламарчук:
- Сюда, на Синявинские высоты, приезжает много людей? Много фамилий выбито на плитах…

Павел Апель:
- Последнее время я замечаю, что даже в будний день одна-две машины стоят: люди приезжают. Дорога хорошая автомобильная. Необязательно у этих людей непосредственно кто-то погиб на Синявинских высотах. Место известное, красивое.

Галина Паламарчук:
- Каким может быть развитие мемориала? Что здесь происходит? Сейчас появляются новые памятники?

Павел Апель:
- На наш взгляд, на взгляд музея-заповедника «Прорыв блокады Ленинграда», и мы это прописывали в концепциях развития музея, неизбежно, рано или поздно, и на Синявинских высотах, и на Невском пятачке должны появиться небольшие музейные павильоны: речь идет о музеефикации этого пространства, чтобы можно было уход за памятниками осуществлять, надзор за ними и вести, в том числе, экскурсионную работу непосредственно на месте.

Галина Паламарчук:
- Для военных историков все Синявинские операции, все операции по взятию этих высот ясны уже? А если возникают какие-то детали и подробности, то они общей картины не меняют?

Павел Апель:
- В принципе, да. Детализация происходит непрерывно. А вопросы, которые, может быть, и Невского пятачка касаются, и Синявинских высот, лежат в другой плоскости, не в военной, все-таки. Очень много было неуспешных операций. Даже борьба за Синявинскую высоту, за эту гору - это был год однообразной борьбы. Ничего нового не приходило в тактике. Но эти вопросы должны решать военные, даже не историки, а конкретно профессионалы в тактике ведения боевых действий. Наша задача - хранить память и доносить её до людей в том виде, в котором сейчас все это оценивает историческая наука.
Это священное дело - сохранение памяти, что-то вроде религиозного культа. Его исполнение в хорошем смысле обрядовости. Это какую-то размеренность в жизнь вносит. Мы живем своей созидательной жизнью. И когда нужно, посещаем могилы родственников. Конечно, смаковать подробности войны в широком смысле люди никогда не будут. И требовать этого не нужно. Это удел специалистов. Долг всех остальных - помнить. И понятно, что мы помним для того, чтобы это не повторилось.