Чернобыль – это колокол, который звучит по нам

Елена Гордиенко:
- Александр Павлович, Вы непосредственный участник этих событий. Как Вы узнали о катастрофе?

Александр Доронин:
- В тот период я проходил службу в химических войсках, в одном из институтов химических войск. Катастрофа произошла в ночь с субботы на воскресенье с 25 на 26 апреля. А я как раз собирался поработать в воскресенье, пошел на работу. Смотрю, военнослужащих нашей части подняли по тревоге. Это было удивительно, ничто не предвещало беды. Территориально мы находились в районе средней Волги. Вот этот отряд предназначен специально для таких случаев.
Наши военнослужащие были быстро погружены на транспортные самолеты со специальной техникой. И буквально через несколько часов они уже были на аэродроме Обруч, который находился где-то в 100 километрах от Чернобыля. Они спешились с техникой и своим ходом добрались непосредственно до Чернобыля. Времени прошло не больше 12 часов.
Впервые была такая техногенная катастрофа на радиационно-опасном объекте, и никто даже не мог предвидеть, какие могут быть серьезные последствия. Ребята расположились буквально метрах в 500, разбили лагерь, и сразу подключилась радиационная разведка. Те дозиметры, которые были рассчитаны на 250 рентген, выходили из строя, потому что никто даже не мог предположить, что могла быть такая большая радиация. Обследования дали основание для руководства страны принимать экстренные меры, чтобы ликвидировать последствия.
Последствия, конечно, только потом уже начали представлять и правительство, и наше руководство. Конечно, там многие люди еще ничего не знали. По словам очевидцев, ночью, когда это случилось, а сама станция находилась километрах в двух от Припяти, народ высыпал на улицу, потому что было зарево. Все представляли, что радиационный объект горит. Просто повезло, что ветер дул в сторону, противоположную от города. Рядом находился лес. Это был апрель, и лес уже был в зеленых листочках. И вот это радиационное облако очень большой концентрации прошло над этим лесом: из зеленого лес превратился в желтый. Потом, когда ликвидационные работы проводили, этот лес спилили, весь грунт убрали.
Трудно даже представить, какой объем работ был выполнен, потому что зона заражения была очень большая.
И, конечно, в первые часы большую самоотверженность проявили пожарные. Это команда пожарных из 29 человек получила огромную дозу радиации. Их вывезли в Москву, но при таких дозах радиации долго жить, конечно, невозможно.
Сразу не объявили об эвакуации, сделали это спустя несколько дней. Более того, даже на демонстрацию люди выходили. Официально объявили эвакуацию только в начале мая: людям сказали, чтоб они взяли самое необходимое, а потом все вернутся. Люди даже не могли предположить, насколько все серьезно.
Потом, когда стали оценивать радиацию, стало понятно, что эвакуировать нужно полностью современный город. Там дома были высотные, население где-то порядка 50 тысяч. Когда эвакуация началась, вывозили всех.
Позже стали понимать, что надо засыпать все от ядерной реакции. Сейчас можно посмотреть документальные фильмы, как летчики, вертолетчики сбрасывали свинец, бетон, засыпая ядерный реактор в течение 10 дней.
Многие, конечно, пострадали, хотя предпринимали меры, чтобы избежать заражения. Но, сами понимаете, радиация - это невидимый враг. Более того, есть внешнее облучение, есть внутреннее, когда радиоактивные частицы висят в воздухе, а человек заглатывает их.
Когда правительство приняло решение, привлекли армию.

Елена Гордиенко:
- А Вы когда узнали, что произошло, понимали масштаб катастрофы?

Александр Доронин:
- Я должен был тоже выезжать вместе с командиром части. Но мне нужно было на конференцию ехать в Ленинград. Я поехал, руководство было там в первый день.
Естественно, на тех, кто был в Чернобыле в самый первый день, пришелся самый сильный удар. Уровень радиации был очень большой.
Когда произошел взрыв, вся масса активных веществ вырвалась наружу. Вы же понимаете, что за счет ветрового переноса она распространилась на близлежащие районы. Ветер менял направление почти каждый день.
Засыпали почти 10 дней, но радиация все равно осталась. Сразу оцепили область в радиусе 30 километров. Белоруссия пострадала, другие страны - скандинавские, европейские. Сразу это стало известно и, конечно, аукнулось серьезным образом в международном плане.
Наши руководители принимали все меры, чтобы минимизировать последствия, насколько это было возможно. Например, сотрудники Центральной аэрологической обсерватории воздействовали на облака для вызова искусственных осадков, чтобы радиоактивные вещества, которые там находились, осаждались в 30-километровой зоне. Они проводили эксперименты, которые были опубликованы впоследствии в открытом доступе. Для сброса, для вызывания искусственных осадков использовали твердую углекислоту, а потом проводили непосредственно дегазацию, с которой работало много химиков.
Химики проявили себя, конечно, с очень хорошей стороны. Я видел, что очень большое количество офицеров было. Я был подполковником.

Елена Гордиенко:
- А в каком месяце Вы туда попали?

Александр Доронин:
- Я участвовал в качестве ликвидатора с 15 февраля по 15 мая 1988 года.
Срок был три месяца - обычный срок для офицеров, для солдат был больше - полгода.

Елена Гордиенко:
- Когда первый раз попали туда, готовы были увидеть то, что увидели?

Александр Доронин:
- Я там работал в научном центре, который занимался исследованием последствий. Изучал, как влияют метеорологические факторы на распространение. Ряд товарищей провели разведку на самой станции. Они с дозиметрическими приборами обследовали каждое помещение. Я тоже бывал на станции, но один-два раза. А были люди, которые выезжали гораздо чаще, и, естественно, это сопряжено было с опасностью для жизни.
Но никто об этом не думал, был приказ, реактор был уже накрыт саркофагом, но все равно радиоактивное топливо там оставалось. И чтобы реакция не проходила, были отверстия, реактор выплескивал эту радиоактивную примесь.
Мы жили непосредственно в самом Чернобыле, в домах, которые были оставлены людьми. Дегазацию, конечно, провели, но все равно все не сделаешь, оставались, конечно, зараженные участки.
Что бросилось в глаза? Конечно, напряженность чувствовалась, все изменилось. Сама атмосфера была очень тяжелая.
Чернобыльцы делятся как бы на три группы. Первая группа была там в 1986-1987 годах - у них льготы, конечно, были побольше. Потом вторая группа - 1988-й. И третья группа - последние годы, до 90-го. Очень много городков было построено.
Армия работала очень активно вместе с МЧС, конечно. Я к вооруженным силам относился, и мне приходилось бывать в военных городках. Очень большие средства были выделены: городки построили, питание было налажено. Солдаты жили в палатках.

Елена Гордиенко:
- Вы были военным, был приказ или Вы могли выбрать?

Александр Доронин:
- Нет, мы же люди военные, нам приказали - и все.
Сама станция очень впечатляет. Мрамор, сделано все очень здорово. Мне доводилось бывать на гидроэлектростанции Балаковской - сооружение грандиозное: машинный зал - километр. Чернобыльская тоже очень впечатляет, там было четыре блока. Четвертый блок перестал работать, а три блока еще работали. Летали даже в Белоруссию, брали пробы в разных местах. Раньше модели распространении примеси были одни, а по существу в некоторых случаях получились другие результаты. Потом по этим результатам приходилось уточнять модели распространения радиоактивных примесей. Были специалисты, которые приезжали со своими приборами, установками, пробоотборниками. С Семипалатинского полигона приезжали, со всей страны трудились военнослужащие и гражданские специалисты. Они приезжали на станцию и вахтовым методом работали, 2 недели отработают, потом уезжают, приезжают другие из Сибири, Дальнего Востока.
Люди понимали, что надо помогать, надо бороться с этим. А время было серьезное: 88-й год, уже были экономические проблемы.

Елена Гордиенко:
- Как относились непосредственно к ликвидаторам?

Александр Доронин:
- Питание было налажено очень хорошо: на выбор несколько блюд, стакан сметаны, все в упаковках, всегда мясные продукты были. Казалось бы, завтрак сытный, а все равно ждешь обед, настолько фон был сильный. Питание помогало, конечно.
Потом были организованы бани. Каждый раз давали набор: и мыло, и шампуни. От Чернобыля до станции порядка 17 км, и дорогу поливали постоянно, чтобы прибивалась радиоактивная пыль. Представляете, сколько нужно было машин? Каждый день поливали! Как надо было все организовать. Сейчас молодые люди не знают реалии того времени.
Наш народ умеет мобилизоваться в трудные моменты. Ни у кого же не было сомнений - надо ехать или нет. Правда, у кого не было детей, например, у офицеров, их старались не брать. В первую очередь, брали тех, у кого уже двое детей было. Понимали, что люди могут пострадать. Допустим, он три месяца пробыл, а потом снова возвращается, снова едет в эту зону. И не из-за денег, а потому, что он уже все знал.
Мы приехали, а медики из Военно-медицинской академии нам сразу сказали, на что обращать внимание. Во-первых, на траву нигде не ложиться, ходить там, где дорожки проложены, потому что там провели дезактивацию, и так далее. Но даже сам начальник войск генерал-полковник Пикалов (он потом за это получил звезду Героя Советского Союза) сам садился за рычаги, а солдата высаживал, сам заезжал на бронетранспортере с химическими приборами. Это впечатляло, насколько люди подходили ответственно к этому моменту: он не солдатиков посылал, а сам садился.
Офицеры тоже старались солдат беречь. Друг другу помогали, взаимопомощь была. Такое сильное эмоциональное состояние было. Никто не думал тогда, какие могут быть последствия. Все решали поставленные задачи, потому что была задача - разведать как можно больше территории, составить карты и так далее.
С утра получали задание: кто на станцию ехал, кто на вертолете летел. Мы летали и пробы брали. У каждого был свой участок работы.
Потом вышел закон о мерах по оказанию помощи ликвидаторам. Я в мае вернулся с Чернобыля, а буквально в августе пришел приказ на перевод меня в академию Можайского, в октябре я перевелся в Санкт-Петербург.
Медики тоже изучали влияние радиации на человека. Они говорили, что надо обязательно респираторы «Лепестки» носить, чтобы была защита. Этим не надо было пренебрегать. Хотя многие не понимали этого и ходили без «Лепестков». А это потом могло отразиться серьезно на их здоровье.
У каждого был дозиметр, их потом собирали, когда уезжали. Мы тоже проходили через устройства. Контроль с медицинской точки зрения был.
Мы приезжали в 1988 году, заехали в одну деревню: пустая, а в некоторых домах живут, в основном, старики, которые отказались выезжать. Они попросили нас проверить уровень у них. Мы померили, сказали, что из предметов нужно сжечь, что закопать.

Елена Гордиенко:
- То есть, насильно никого не вывозили?

Александр Доронин:
- Нет, конечно. Хотя принимали меры. В Припяти, когда мы туда заехали, увидели мебель, холодильники, телевизоры, машины - все осталось. И это все нужно было ликвидировать. А город стоял пустой. Ощущение, что город мертвый. На это очень тяжело смотреть. Были и мародеры, но мы это не застали. Там же не было никакого леса: вырубили, сняли грунт, засыпали песком. Ветер как поднимется, как будто песчаная буря… Видели мустанга – дикую лощадь. А буквально 2 года прошло.
Медики говорили, что дозы радиации начинают проявляться через несколько лет - 5-6. Когда приехал, я обратился в клинику военно-полевой терапии Военно-медицинской академии. Там было создано специальное отделение для чернобыльцев. У меня как раз лет через 5-6 появились отклонения в здоровье. Лечили, конечно. Были люди, которые находились в зоне в гораздо худшем положении, чем я. Поэтому у них были сильные заболевания.
Сейчас в тех селах, возможно, никто не живут. Те, кто остались тогда, вполне осознанно сказали, что не хотят уезжать, хотя понимали, что подвергаются опасности. Вот насколько им земля своя была дорога. Местность там очень красивая - реки, равнина.
Однажды село проезжали, просто интересно было, как след радиоактивный шел: половину села зацепил, а половину нет. Половину села отселили, половина осталась. А были и чистые места.

Елена Гордиенко:
- Художественные фильмы показывали про Чернобыль. Вам это интересно?

Александр Доронин:
- Да, конечно. Я как-то смотрел документальный фильм про вертолетчиков. Указан случай, что вертолет упал. И это реально было на самом деле. Многие под впечатлением увиденного почему-то открывали в себе некоторые необычные свойства. Например, начинали писать стихи.

Елена Гордиенко:
- А Вы?

Александр Доронин:
- Я тоже. Я писал стихи и раньше. Те, кто писал стихи, решили создать поэтический банк. С каждым разом эта стопка стихов росла, кто-то их обобщил, возможно, они будут изданы.
Вот мое впечатление, когда я увидел четвертый блок:

Так вот, какой он, блок четвертый,
Одетый ныне в саркофаг.
Его увидев облик темный,
Забыть не сможешь ты никак.
Стоит, на вид как будто смирный,
Но только он на вид такой.
Продлить он может список длинный
Людей, ушедших в мир иной.
Стоит угрюмо, величаво,
На землю смотрит свысока,
Как монумент печальной славы,
Урок народу на века.
И все притихли, как в испуге,
Не слышно птичьих голосов.
И не видать уже в округе
Стада пасущихся коров.
Есть жизнь вокруг, но жизнь иная,
Не та, что прежде здесь была.
Здесь есть вода, но неживая:
Земля, увы, заражена.
Всему виною блок четвертый.
Как ни печально - это так.
Но долго ль будет глыбой черной
Стоять здесь этот саркофаг?
И кто ответит, скоро ль будет
Цвести погибшая земля?
Сегодня думают пусть люди:
Нужна ли завтра им война?

Сейчас много говорят: «Ядерная война, ядерная война» … Людей надо просто привезти на экскурсию, чтобы посмотреть, как люди самоотверженно трудились, чтобы они почувствовали, что Чернобыль - самое первое предостережение. Причем очень слабенькое. Миллионы людей пострадали. А сколько переселенцев? Это судьбы людей: оставить родные насиженные места и просто уйти… Мне трудно представить, что людям сказали: «Возьмите только документы». Подогнали автобусы и увезли людей, в чем были.

Елена Гордиенко:
- Да, и семейные реликвии – все оставили…

Александр Доронин:
- Когда мы приехали, был февраль. Это же зима, облачность, осадки. Эта погода для нас была хорошая и важная в том плане, что все вредное прибивается и не висит в воздухе. Я по этому поводу тоже написал стихотворение:
- С надеждой ждем мы непогоды.
Она нужна сегодня нам.
Пусть не убавится работы,
Все ж легче ездить по полям.
И пусть мы видим солнце часто,
Но, как ни странно, только мы
Сегодня рады лишь ненастью,
Ждем продолжения зимы.
Впервые солнцу мы не рады:
Для нас оно сегодня – враг,
И нам, увы, тепла не надо,
Пока дымится саркофаг.
Пусть валит снег - он не помеха.
И дождь идет. Он тоже впрок.
И говорим себе с утехой:
«Прожит еще один денек».
Проходят дни чредой угрюмо,
Но все равно наступит час,
Когда исчезнут наши думы,
И солнце всех согреет нас.

Мы знали, что выполнить поставленную задачу все равно нужно. Мы прекрасно понимали, что люди сюда вернутся нескоро: чтобы радиация не давала последствия, нужно, как минимум, 300 лет. Там никто никогда не будет жить. А это большие территория, прекрасные места.
Сейчас атомную станцию закрыли, она не работает.
«Ядерная война, ядерная зима» - безумцем нужно быть, чтобы даже так говорить. Как европейцы этого не понимают? Неужели думают, что мы хотим ядерной войны? Сложно такое представить!
Я написал еще такие поэтические строки:

Человек не может без надежды,
Человек не может без любви.
Лишь в любви становится он нежным
И счастливым тоже лишь в любви.
Человек не может жить без друга.
Человек не может быть один.
Разве устоит он против вьюги,
Даже если он и исполин?!
Человек не может быть жестоким.
Человек не должен убивать,
Ибо он, оставшись одиноким,
Сам себя же будет презирать.
Человек, ты должен быть добрее
В наш жестокий и суровый век,
Даже потому, что ты мудрее
Всех на свете: ты же – человек!
Человек, дари добро и счастье,
Ты для этой миссии рожден.
Ты сегодня сделать это властен,
Ты огромной силой наделен.
Сила эта пусть лишь созидает.
Мир прекрасен: ты взгляни вокруг!
Нашу землю солнце озаряет
Теплое, огромное, как круг.
Нам тепла на всех с избытком хватит.
И земли достаточно вполне.
Разве это все, увы, на значит:
Не нужны нам думы о войне?!
Человек не может жить без мира,
Человек не может не любить.
Пусть поет о счастье вечно лира.
Человек, ты должен вечно жить!

Там мы сразу поняли цену жизни, что это значит. А если ядерная война - как легко это все потерять! Люди в Европе просто не понимают. Не дай бог, такая авария у них бы случилась. Японцы, например, прошли Хиросиму, Нагасаки. Потом Фукусима – это трагедия для них: атомная электростанция подверглась разрушению. Они это все прекрасно понимают. Европейцы еще почему-то думают, что ядерная война - это пустяки какие-то.
Прошло столько лет. За это время мы разъехались, я в 1988 году перевелся, другие еще служили там.

Елена Гордиенко:
- С кем-то познакомились, подружились, когда были там?

Александр Доронин:
- Некогда было общаться, нужно было работать. Гражданские там работали вахтовым методом, редко были с военными. У нас, военных, были свои задачи. Работать приходилось много.

Елена Гордиенко:
- А общаться получалось или только одна работа?

Александр Доронин:
- Вечером мы, конечно, общались, собирались, вот стихи читали друг другу, рассказывали про жизнь свою. Жизнь человеческая продолжалась, конечно.

Елена Гордиенко:
- С кем-то сейчас общается?

Александр Доронин:
- Честно говоря, когда переехали, мы посчитали, что лучше не знать: то один умер, то другой - очень тяжело это. Как бы негласно было так: лучше пусть человек останется в памяти живой. Недавно я приехал в клинику, а чернобыльского отделения нет… Сейчас можно лечиться в поликлинике МЧС, там есть медицина экстремальных случаев.
30 лет прошло. Я уезжал, когда мне было 36 лет, половина жизни.
Время пролетает быстро. Если бы еще была необходимость поехать, я бы поехал. У нас люди со всей ответственностью относились к этой беде, время было советское. Сейчас тоже люди идут добровольно и выполняют приказ. Много среди нас патриотов, для кого Родина, Отчизна не пустой звук. Видимо, это заложено на генном уровне, понимаете?

Елена Гордиенко:
- Если бы была возможность поехать в Чернобыль, Припять, посмотреть своими глазами, вы хотели бы?

Александр Доронин:
- Да, конечно, я бы поехал. Интересно. Я бы даже посмотрел те места, дома, где мы жили. Недалеко от нас был дом правительственной комиссии. И когда мы уезжали, нас там награждали грамотами председателя государственной комиссии по ликвидации аварии, и от командира части были поощрения тоже. Работа была опасная, но не забывали поощрять людей.
Одна из мер - всегда была в запасе питьевая вода. Потому что нужен был водообмен все время. Воды нужно было много, чтобы организм очищался.

Елена Гордиенко:
- А про спиртное: это городские легенды, что там красное вино всем выдавали?

Александр Доронин:
- Первым, кто заходил, давали. Потому что дозы радиации были очень большие. Считается, что алкоголь увеличивает устойчивость к радиации. Но когда мы там были, уже был сухой закон. Мы приехали на три месяца, нужно было по максимуму выложиться.

Елена Гордиенко:
- Как общались с семьей? Тогда же не было мобильных телефонов. Люди, которые туда попадали на три месяца, были оторваны от внешнего мира?

Александр Доронин:
- Мы поехали туда, нам сказали надевать форму, которую мы там оставим. И когда уезжали, все оставили для уничтожения. За этим строго следили, проверяли. Регулярно приезжали военнослужащие из нашей части, мы менялись. Семья не могла приехать, конечно. Но ничего, 3 месяца не очень уж и долго. Жизнь идет, надо жить. Хотелось бы, чтобы такого опыта ни у кого не было.
Я закончил Казанское суворовское училище, потом поступил в академию Можайского, а после окончания в 1975-м попал на Волгу химиком, там я 13 лет прослужил. Я эти годы вспоминаю очень тепло, работать приходилось много, работа была интересная. Материала много написано, многие наброски потом были реализованы в изобретениях, в диссертациях уже моих учеников. У меня 10 учеников.
В преддверии этой печальной чернобыльской даты очень хотелось бы, чтобы люди помнили об этой трагедии. Чернобыль – это предупреждение всем нам, это колокол, и нужно, чтобы он все время звенел, чтобы люди понимали, что это не шутки, и ядерная война - это гибель человечества. Ядерного оружия накоплено столько, что 10 раз хватит всю Землю уничтожить. И отсидеться у кого-то где-то не получится.